Петр Киле - Опыты по эстетике классических эпох. [Статьи и эссе]
Такой перелом в миросозерцании, который нашел свое отражение поначалу в барокко, а позже в романтизме, в эпоху Возрождения, которую следует характеризовать, как классико-романтическую, по форме искусства классическую, с истоками в античности, по содержанию романтическую, открытую во все горизонты человеческой культуры и души, такой перелом оказывается в творческом плане в высшей степени плодотворным, и это со всей очевидностью продемонстрировал Шекспир в работе над "Гамлетом", создав самое полное и всеобъемлющее свое произведение, как "Божественная комедия" Данте и "Фауст" Гете.
Каким был актером Шекспир, какие роли он играл, мы не знаем, кроме одной - роли Призрака в "Гамлете". Но, кажется, и этого довольно, чтобы Уилла увидеть нам на сцене воочию.
Как драматург труппы он выступал, наверное, и как режиссер, заботясь об успехе спектакля прежде всего, а роли брал проходные, продолжая руководить ходом представления. В роли Призрака недаром он выступил сам, и это было замечено. Гамлета играл знаменитый трагик Ричард Бербедж, с ним Шекспир в роли Призрака должен был быть по необходимости на высоте, помимо внешности и места на сцене, то в вышине, на галерее, то внизу, в яме, Уилл должен был обладать и голосом, вызывающим трепет, что предполагает явление потусторонней силы. Все это заложено в речи Призрака, которую Уилл писал для себя.
Входят Призрак и Гамлет и обмениваются первыми фразами, затем Призрак заговаривает внятно:
Я дух родного твоего отца,
На некий срок скитаться осужденный
Ночной порой, а днем гореть в огне,
Пока мои земные окаянства
Не выгорят дотла. Мне не дано
Касаться тайн моей тюрьмы. Иначе б
От слов легчайших повести моей
Зашлась душа твоя и кровь застыла.
Глаза, как звезды, вышли из орбит
И кудри отделились друг от друга,
Поднявши дыбом каждый волосок,
Как иглы на взбешенном дикобразе.
Но вечность - звук не для земных ушей.
О слушай, слушай, слушай! Если только
Ты впрямь любил когда-нибудь отца...
Поведав о злодействе брата и перемене в его жене, по сути, обозначив все содержание горестных раздумий Гамлета, Призрак продолжает:
Так был рукою брата я во сне
Лишен короны, жизни, королевы;
Так был подрезан в цвете грешных дней,
Не причащен и миром не помазан;
Так послан второпях на Страшный суд
Со всеми преступленьями на шее.
О ужас, ужас, ужас!
Однако Призрак еще подает голос из-под земли и явится в ходе действия еще раз, словно все время следил за Гамлетом, чтобы месть не коснулась его матери, правда, лишь подводит его. Как же Призрак мог воспринять последнюю сцену трагедии? Из своей огненной тюрьмы, когда вся Дания - тюрьма и весь мир - тюрьма. Уилл все это нес в себе, весь трагизм бытия, что Призраку уже открылось, а Гамлету еще предстояло, как принцу и как всякой личности.
Не будь "Гамлета", Шекспир остался бы английским драматургом в плеяде своих славных современников; в "Гамлете" он вырастает в мирового гения. Теперь за какой бы частный сюжет ни взялся Уилл, он создает всеобъемлющее произведение, с персонажами, вырастающими в мировые типы. Это Отелло, это и Яго, это и Дездемона; это король Лир, это Макбет и леди Макбет, это Клеопатра.
Английское барокко проступает в лучших созданиях Шекспира как ренессансная классика.
Особенно примечателен Отелло - крупномасштабная личность сама по себе, каковой не предстает ни один из персонажей Шекспира, из королей и принцев, хотя по сюжету он мог оказаться куда более ничтожным человеком, чем даже Яго. Но недаром Отелло - мавр, по сути, воплощение давно закатившегося мусульманского Ренессанса и эпохи Возрождения в Европе, великая личность, он оказывается пленником всечеловеческих страстей и губит своей рукой не неверную жену, а одно из самых пленительных женщин, которая воплощает, если угодно, новую человечность, квинтэссенцию гуманизма. Такова Дездемона.
Трагедия Отелло не в ревности, а в утрате любви и веры, что пережил и Уилл. Что же остается? Если Отелло остается задушить Дездемону и покончить с собой, поскольку мир души разрушен, у поэта есть возможность воссоздать жизнь в ее высших проявлениях величия и красоты и передать ее в вечность.
Уиллу смолоду казалось, что только в поэзии - в лирике и поэмах - он может обессмертить тех, кого он любит, и себя, а пьесы, как и игра актеров на сцене, он воспринимал, как нечто сиюминутное, преходящее, но в работе над "Гамлетом", возможно, он сам почувствовал, что драма - не лирика, не эпос - высший род поэзии, что, кстати, хорошо просматривается в "Илиаде" Гомера.
Теперь у него одна задача - создать ряд высших образцов драмы, и к "Гамлету" он набрасывает "Отелло", "Короля Лира", "Макбета", "Антония и Клеопатру" - целое созвездие мировых пьес, число которых множить не имеет смысла, и он как бы на прощанье набрасывает комедии - "Зимнюю сказку" и "Бурю", и ставит точку. Он покидает Лондон и возвращается в Стратфорд-на-Эйвоне, свершив то, что хотел свершить.
Уилл мечтал о славе поэта и бессмертии, но не очень серьезно, а лишь в грезах детства и юности, легших однако в основание его миросозерцания, и отдавался творчеству с простодушной веселостью, выходит у него что или нет, набрасывая свои фантазии без помарок, все схватывая с ходу - все впечатления бытия и опыт искусства всех времен и народов, поскольку горизонты были открыты во все части света и во все времена.
Уилл? Шекспир, каким он предстает в сонетах и драмах, в вспышках света среди сонма теней - его персонажей на сцене бытия.
В горестных раздумьях о природе человека и человеческого сообщества Шекспир доходит до крайности, нет, он не становится человеконенавистником, как Тимон Афинский, который не вынес низкой неблагодарности и вероломства людей и ушел в леса, его прозрения куда горьше и трагичнее, что высказывает однако его персонаж:
Я ненавижу этот лживый мир!
Ничто меня не привлекает в нем,
И даже то, что мне необходимо.
Итак, Тимон, готовь себе могилу,
Ты ляжешь там, где будет разлетаться
О камень гробовой морская пена,
И пусть в словах надгробных смерть твоя
Над жизнью человека посмеется.
(Смотрит на золото.)
О ты, приветливый цареубийца,
Орудье распри меж отцом и сыном!
О светоносный яркий осквернитель
Чистейшего супружеского ложа!
Отважный Марс! Ты, вечно юный, свежий,
Жених желанный, нежный и любимый,
Чей блеск растапливает снег священный,
Лежащий на коленях у Дианы.
Ты, видимое нами божество,
Несовместимого соединитель,
Ты по любому поводу способно
На языке любом заговорить.
О испытатель душ, вообрази,
Что люди жалкие, твои рабы,
Вдруг взбунтовались! Силою своею
Смертельную вражду посей меж ними
И править миром предоставь зверям.
На Тимона, который в лесу наткнулся на груду золота, напали разбойники, он предлагает им, как он, питаться травой, плодами, как птицы, звери и рыбы. Но разбойники - народ цивилизованный, они не могут жить, как дикие племена. И Тимон Афинский произносит монолог, в котором проступают мотивы из сонетов и драм Шекспира в полном развитии:
Я знаю -
Должны вы есть людей. Но все ж спасибо
За то, что вы воруете открыто,
Личиною святош пренебрегая,
Хотя у нас в особенном почете
Прикрытое законом воровство.
.......................................... Солнце -
Первейший вор, и океан безбрежный
Обкрадывает силой притяженья.
...................................................
Земля - такой же вор: она родит
И кормит тем навозом, что крадет
Из испражнений скотских и людских.
Все в мире - вор! Закон - узда и бич
Для вас подобных - грабит без опаски
В циническом могуществе своем.
Прочь! Грабьте же друг друга, ненавидьте
Самих себя. Вот золото еще:
Берите, режьте глотки без разбору.
Все воры, с кем бы вы ни повстречались.
Скорей в Афины! Взламывайте лавки;
Вы грабите грабителей. Смотрите
Не станьте только меньше воровать
Из-за того, что золото вам дал я.
Пусть вас оно в конце концов погубит.
Аминь!
Тимон выступает против цивилизации, основанной на власти денег, установившейся в Афинах в условиях демократии, как и тирании в соседних странах, с расцветом искусств и с закатными явлениями, что узнает Шекспир и в событиях его эпохи. Прошли тысячелетия - и ничего не изменилось в нравах людей! Есть отчего придти в отчаянье.